Декамерон. Гептамерон - Страница 267

267

Тогда Бониве вдруг громко расхохотался и воскликнул:

– Скажите же мне, сеньора, неужели вы и теперь ответите мне отказом, как приучали себя отвечать до сих пор?

Сразу же узнав его по голосу и по смеху, женщина пришла в такое отчаяние и ей стало так стыдно за себя, что она принялась бранить его, называя негодяем, обманщиком и предателем. Она пыталась выскочить из постели, чтобы, схватив нож, лишить себя жизни, ибо чувствовала себя несчастной, оттого что потеряла честь из-за человека, которого не любила и который, чтобы отомстить ей, мог теперь всем разболтать о ее позоре и навек ее обесславить. Но Бониве, крепко сжав ее в объятиях, принялся нежными и ласковыми словами заверять ее, что любит ее больше, чем тот, кого она сделала избранником своего сердца, и клялся, что сохранит все в глубокой тайне и честь ее не будет задета. По глупости своей она ему поверила. А услыхав рассказ о том, какого труда ему стоило добиться победы над нею, она в свою очередь поклялась, что будет любить его больше, чем того, кто оказался столь ненадежным и не сумел сохранить доверенной ему тайны. Она сказала, что убедилась в том, что слухи, которые ходят в их краях о французах, неверны, что французы гораздо умнее, настойчивее и надежнее, чем итальянцы, и что с этих пор она перестает разделять убеждение своих соотечественников и останавливает свой выбор на нем. Но она попросила его, чтобы до поры до времени он не появлялся ни в домах, где он случайно может повстречать ее, ни на празднествах иначе как в маске, сказав, что ей так стыдно всего, что произошло, что краска на лице может легко ее выдать. Бониве обещал исполнить ее просьбу, сам же в свою очередь попросил ее, чтобы, когда в два часа ночи друг его явится к ней, она была к нему благосклонна, говоря, что потом она понемногу сумеет отделаться от его притязаний. Но теперь ей стало так трудно это исполнить, что, если бы не чувство, которое она испытывала к Бониве, она ни за что бы не согласилась. А расставаясь с нею, он был так нежен, что ей хотелось больше всего на свете, чтобы он подольше с ней побыл.

Бониве встал, оделся и, выйдя из комнаты, оставил дверь приоткрытой, как она была раньше. А так как было уже больше двух часов ночи и он опасался встретиться со своим другом, он поднялся выше по лестнице и, притаившись там, вскоре же увидел, как тот прокрался в комнату дамы. После этого он вернулся к себе домой, чтобы вкусить там отдых после трудов, – и ему так сладко спалось, что и в девять часов утра он все еще был в постели. Тогда-то и пришел к нему его друг и поведал ему о своих делах, которые оказались вовсе не так удачны, как он рассчитывал. Он рассказал, что, войдя в комнату своей дамы, он застал ее не лежащей в постели, а в беспокойстве метавшейся по комнате. Она жаловалась на лихорадку, сердце ее сильно билось, лицо горело, и она обливалась потом. Она попросила его сейчас же уйти, сказав, что не посмела позвать служанок из страха перед оглаской, но что ей больше пристало сейчас думать о Боге, нежели о дарах Купидона, и что ее безмерно огорчает, что из-за нее он подвергает себя такой опасности, а она не в состоянии ничем вознаградить его на земле и может только надеяться на то, что скорее воздаст ему за все в будущей жизни. Молодой человек был крайне всем этим поражен и так опечален, что жар любви превратился в лед, а радость – в глубокую грусть. И он тут же ушел из этого дома. А наутро, едва только рассвело, послав узнать о ее здоровье, он получил подтверждение, что она действительно чувствует себя очень плохо. Рассказывая о своих горестях, бедняга так плакал, что казалось, вся душа его исходит слезами. Бониве, которому при виде того, как друг его плачет, самому хотелось смеяться, попытался утешить его, как мог, говоря, что всякое чувство, которое длится долго, на первых порах всегда встречает препоны и что любовь его заставляет себя теперь терпеливо ждать, чтобы потом вознаградить его за все сторицей. На этом друзья расстались. Дама же несколько дней пролежала в постели. А как только она поправилась, она отказала своему первому кавалеру, объяснив свой отказ тем, что почувствовала близость смерти и ее стала мучить совесть. И она предалась сеньору Бониве, и любовь их жила, как полевой цветок, и долгие годы хранила первозданную свежесть.

– Мне кажется, благородные дамы, что лицемерие этой особы не уступает хитростям полюбившего ее сеньора: подумать только, сколько времени она напускала на себя притворную добродетель, а потом оказалась вдруг такой безрассудной.

– Вы можете говорить что угодно о женщинах, – заметила Эннасюита, – но сеньор этот поступил очень низко. Где же это сказано, что, если женщина любит одного, другому позволено пускаться на хитрость, чтобы овладеть ею?

– Поверьте, – сказал Жебюрон, – что есть товары, которые, как только они появляются на рынке, тотчас же покупаются теми, кто даст больше других и назовет самую высокую цену. Не думайте, что те, кто так настойчиво ухаживает за дамами, действительно полны любви к ним, все это они делают ради самих себя и своего собственного удовольствия.

– Вы совершенно правы, – воскликнула Лонгарина, – сказать по правде, каждый из тех, кто за мной ухаживал, всегда начинал речь с моей персоны, заверяя меня, что ему дороже всего моя жизнь, мое благо, моя честь; однако же кончал он неизменно тем, что делал все ради себя самого и клонил все к собственному наслаждению и собственной славе. Вот почему самое лучшее – выпроводить всех этих кавалеров после первых же слов, ведь, когда дело доходит до большего, отказ не принесет уж такой чести, ибо то, что заведомо порочно, так или иначе всегда бывает отвергнуто.

267