Декамерон. Гептамерон - Страница 265

265

Когда печальная весть достигла двора, королева-регентша, у которой капитан был в большой чести, сильно сокрушалась о нем, равно как и сам король и все придворные, которые его знали. А та, кого он любил больше всех, услыхав о том, сколь жестокой и сколь праведной смертью он погиб, позабыла о суровых словах, которыми она собиралась его встретить по приезде, и залилась слезами. Вместе с нею плакал и ее супруг. Надежды их на поездку в святые места теперь окончательно рушились. Скажу еще, что одна молодая девушка, находившаяся при этой даме и любившая дворянина по имени Жан больше, чем себя самое, в тот самый день, когда оба славных воина были убиты, видела своего возлюбленного во сне. Он был весь в белом и, прощаясь с нею, говорил, что уходит в рай вместе с капитаном. Когда девушка узнала, что это был вещий сон, скорбь ее не знала границ, и госпоже ее пришлось потратить немало сил, чтобы ее успокоить. Спустя некоторое время король со своим двором отправился в Нормандию, откуда был родом капитан. И там его вдова не преминула явиться к королеве-регентше. А для того чтобы она ее приняла, ей пришлось обратиться к той самой даме, которую так любил ее муж. И вот, ожидая назначенного часа в церкви, она принялась оплакивать своего покойного супруга, всячески его восхваляя. И между прочим сказала:

– Увы, сударыня, горе мое особенно велико, ибо Господь отнял у меня моего супруга именно тогда, когда он всего сильнее меня полюбил.

И, заливаясь слезами, она показала кольцо, которое, как залог великой любви, она постоянно носила на пальце. И тут, при мысли о том, какое доброе дело она совершила своим обманом, даму эту, как она ни жалела убитого, разобрал вдруг такой смех, что она даже не решилась сама повести просительницу к королеве-регентше и, поручив это другой, удалилась в дальний придел церкви, чтобы там высмеяться вволю.

– Мне кажется, благородные дамы, что, получив подобный подарок, любая из нас охотно сделала бы из него такое же употребление, как эта добродетельная женщина, ибо тот, кто делает добро другим, сам от этого непременно вкушает радость. И нам вовсе не следует обвинять эту даму в обмане, напротив, следует уважать ее за то, что она сумела обратить во благо то, что само по себе ничего не стоило.

– Вы что же думаете, что великолепный алмаз, за который заплатили, наверное, не меньше чем двести экю, ничего не стоит? – сказала Номерфида. – Могу вас уверить, что, попади этот камень ко мне в руки, ни жене капитана, ни кому другому из его родни он бы уж никак не достался. Раз дают, так надо брать. Капитан-то ведь погиб, а кроме него об этом подарке никто ничего не знал. И вовсе не к чему было старухе этой столько плакать.

– Клянусь честью, вы совершенно правы, – воскликнул Иркан, – немало ведь есть женщин, которые, чтобы казаться лучше, чем другие, заставляют себя совершать поступки, несвойственные их натуре, а хорошо ведь известно, что все женщины жадны. Но тщеславие сплошь и рядом побеждает в них скупость, заставляя их делать то, чего в душе они вовсе не хотят. Я вот думаю, что дама, которая так легко выпустила из своих рук алмаз, была вообще недостойна его носить.

– Постойте, постойте, – вскричала Уазиль, – я ведь, по-моему, даже знаю, кто эта дама. И очень вас прошу – не торопитесь ее осуждать.

– Госпожа моя, – возразил Иркан, – я далек от того, чтобы ее обвинять. Но если бы капитан был действительно таким добродетельным человеком, каким нам его описали, для нее было бы большой честью иметь его своим кавалером и носить подаренное им кольцо. Может быть, кто-то другой – и менее достойный любви, чем он, – так крепко ее держал за палец, что надеть это кольцо ей все равно бы не удалось.

– Право же, она отлично могла оставить его у себя, – сказала Эннасюита, – никто ведь об этом кольце не знал.

– Ах вот как! – воскликнул Жебюрон. – Оказывается, тем, кто любит, все позволено, и надо только, чтобы никто ничего не узнал?

– Ей-богу же, – вскричал Сафредан, – наказывается не преступление, а только глупость. Ни один преступник – будь то убийца, соблазнитель чужой жены или самый обыкновенный плут, – если только он достаточно хитер, никогда не попадет под суд, и люди ни в чем его не будут обвинять. Надо быть только ловким, вот и все! Но иногда порок приобретает над людьми столь великую власть, что, ослепленные им, они совершают глупости. И наказаны бывают всегда глупцы, а отнюдь не злодеи.

– Можете говорить что угодно, – сказала Уазиль, – Господь один судья этой даме; что же касается меня, то я нахожу поступок ее поистине благородным. А чтобы нам больше не спорить, прошу вас, Парламанга, передайте кому-нибудь ваше право рассказчицы.

– Я с большой охотою передам его Симонто, ведь после двух таких печальных новелл он постарается, чтобы мы больше не плакали.

– Благодарю вас, – сказал Симонто, – вы уже готовы назвать меня забавником, но мне такое прозвище вовсе не по душе. И, чтобы отомстить вам, я докажу, что есть женщины, которые умеют быть в чьих-то глазах целомудренными – и во всяком случае на какое-то время напускать на себя добродетель, но в конце концов натура их берет верх и они становятся тем, что они есть на самом деле; об этом вы сейчас и узнаете из истории, которую я вам расскажу.

Новелла четырнадцатая

В герцогстве Миланском, во времена, когда главнокомандующий маршал Шомон был правителем города Милана, жил некий дворянин, сеньор Бониве, который за свои заслуги впоследствии получил звание адмирала Франции. Пользуясь заслуженной любовью и самого Шомона, и всех местных дворян, он охотно посещал различные празднества, на которых в большом числе собирались дамы, оказывавшие ему такую честь, которой до него не удостаивался ни один француз, и не только потому, что он был статен, обходителен и красноречив, но и потому, что он пользовался славой искуснейшего воина и по храбрости не знал себе равного. Однажды во время карнавала, когда все были в масках, он пригласил на танцы одну из замечательнейших красавиц Милана и, когда на миг умолкли гобои, не преминул объясниться ей в любви так нежно, как умел один только он. Но красавица не захотела даже и говорить с ним об этом: решительно и резко она ответила, что любит только своего мужа и, кроме него, никогда никого другого любить не будет и что поэтому ждать ему нечего. Однако сеньор Бониве на этом не успокоился и не перестал ухаживать за нею в продолжение всею почти карнавала. И как она ни была упряма, продолжая твердить, что ни его, ни кого другого никогда не полюбит, он ей не верил, ибо видел, что муж ее безобразен, а она необыкновенно красива. В конце концов, догадавшись, что с ее стороны это просто обман, он решил отплатить ей за все таким же обманом. С этих пор он перестал домогаться встреч с нею, а начал приглядываться к ее жизни и проведал, что она любит одного итальянского дворянина, человека весьма порядочного и скромного.

265