Декамерон. Гептамерон - Страница 244

244

– Черт побери! Неужели это я сам себе умудрился наставить рога, жена ведь ничего даже и не знает?

Тогда приятель, стараясь его успокоить, сказал:

– Но, может быть, твоя жена просто почему-нибудь отдала кольцо в этот вечер служанке?

Муж ничего на это не ответил и сейчас же отправился домой. Там он нашел жену похорошевшей, помолодевшей и такой веселой, какой он никогда ее не видел. Она была довольна тем, что спасла честь служанки и убедилась в неверности супруга и все это ей удалось сделать за одну ночь. Видя на лице ее такую радость, муж подумал: «Если бы она знала, как мне сегодня повезло, ей, пожалуй, было бы не до веселья». И, поговорив с ней о том о сем, он взял ее за руку и обнаружил, что на ней нет кольца, которое она раньше никогда не снимала. Он обомлел и дрожащим голосом спросил ее:

– Куда ты дела кольцо?

Она же, очень довольная тем, что сразу навела его на разговор, который ей не терпелось с ним завести, сказала:

– Ах ты, негодяй этакий! Скажи-ка мне лучше, у кого ты снял его с пальца? Ты думал, что у моей служанки, ты ведь расточал ей столько любви, сколько я в жизни от тебя не видала. В первый раз, когда ты пришел и лег со мной в постель, ты возгорелся к ней такой страстью, что, казалось, сильнее любить уже невозможно. А после того, как ты выходил и вернулся снова, ты стал уже настоящим дьяволом и не знал ни удержу, ни меры. О, несчастный! Подумай только, как ты был ослеплен, что пришел в такой восторг от моего тела, которое уже столько лет принадлежит тебе и которому ты до этого времени никогда не отдавал должного. Выходит, что ты наслаждался вовсе не красотою служанки и не телом ее, а тем вожделением, которое ты в себе разжег и которое ослепило и оглушило тебя так, что ты бы, наверное, и козу в чепчике принял за красивейшую девушку на свете. Пора бы тебе, муженек, взяться за ум и получать удовольствие от ласки жены, женщины как-никак порядочной, и не меньше, чем ты его получил, будучи уверен, что перед тобой какая-то поганая девка. Все это подстроила я, для того чтобы отвадить тебя от твоих проказ и чтобы в старости мы могли жить с тобою в дружбе и в душевном покое. А если ты и впредь намерен вести себя так, как вел до сих пор, мне легче будет навек расстаться с тобой, чем видеть, как день ото дня гибнет твоя душа, твое тело и твои лучшие силы. Если же ты признаешь, что ошибался, и станешь с этих пор жить, как велит нам Господь, выполняя все заветы его, я прощу тебе все твои прежние грехи, ибо хочу, чтобы Господь простил и меня, неблагодарную, за то, что я люблю его не так горячо, как должна бы.

Несчастный супруг был в отчаянии от того, что он предпочел ей, женщине такой красивой, умной и целомудренной, другую, которая нисколько его не любила, и – что еще того хуже – заставил жену согрешить так, что она даже об этом не знала, приобщив другого к наслаждению, которое принадлежало только ему одному, и, наставив себе сам рога, сделался теперь навек посмешищем в глазах всех. Но, видя, что жена его и так уже достаточно огорчена и его изменой, и страстью, которую пробудила в нем служанка, он решил не говорить ей о своей вероломной проделке. Вместо этого он попросил у нее прощения и, обещав, что больше никогда не будет ей изменять, отдал ей кольцо, которое ему вернул приятель, а того попросил, чтобы он никому никогда не рассказывал о постыдном происшествии, которое с ним приключилось. Но так как все тайное рано или поздно становится явным, истина все равно очень скоро всплыла, и за Борне так и осталось прозвище рогоносца, которое он стяжал, хоть репутация его жены нисколько от этого не пострадала.

– Мне кажется, благородные дамы, что, если бы каждому, кто наносит жене такое оскорбление, грозило такое же наказание, Иркану и Сафредану пришлось бы призадуматься.

– Вот как! – воскликнул Сафредан. – Скажите на милость, Лонгарина, неужели в нашей компании нет больше женатых людей, кроме меня и Иркана?

– Разумеется, есть и другие, но на такие проделки способны только вы двое.

– Где же это вы видели, чтобы мы приставали с любовью к служанкам?

– Если бы те из них, кого это близко коснулось, захотели рассказать всю правду, нашлась бы, верно, не одна, которой именно из-за этого пришлось оставить службу раньше положенного срока.

– Нечего сказать, – вмешался Жебюрон, – вы очень любезны: обещав рассмешить нас всех, вы вместо этого только рассердили наших бедных друзей.

– Мне это все равно, – сказала Лонгарина, – пусть только они не хватаются за шпаги. Чем сильнее будет их гнев, тем больше мы потом посмеемся над ними.

– Но подумать только, – воскликнул Иркан, – если бы наши жены на минуту поверили этой даме, она способна была бы перессорить самых нежных супругов, какие только есть среди нас.

– Я отлично знаю, кому я все это говорю, – сказала Лонгарина, – жены ваши настолько умны и так вас любят, что надели вы их даже оленьими рогами, они все равно будут убеждать и весь мир, и самих себя, что это венок из роз.

Слова эти до того рассмешили всю компанию и даже тех, к кому они относились, что к этому никто уже больше ничего не мог добавить.

Но Дагусен, который за все это время не вставил ни слова, не стерпел и сказал:

– Как, однако, неразумен человек, когда от добра, которое он имеет, он ищет другого. Мне не раз приходилось видеть, как, не довольствуясь тем, что у него есть, и гоняясь за большим, человек терял и то, что имел, и люди эти ни в ком не вызывали жалости, ибо непостоянство всегда достойно осуждения.

244